Униженные и оскорбленные (Бедные люди)

Антон Кириллович Страхов был могущественным человеком в литературных кругах второй половины XIX века. Его журналы “Археолог” и “Шесть Пальцев” не раз признавались лучшими в своих номинациях (поэзия и проза), а еще не оперившийся, но уже талантливый Добролюбов так охарактеризовал его в своей статье “К вопросу о внешней политике России на рубеже веков...”: “... Человек, который пробудил всеобщую страсть к необузданности, благодаря тому, что всех держал в узде ...”. Критик усмотрел в этом зачатки мелкобуржуазной революции. Молодой писатель Федор Достоевский только что вышел из тюрьмы и был вполне доволен собой. Тогда он носил модные бачки, и враги называли его “бакен с Бэконом”. К тому времени он уже написал один роман в письмах и несколько юмористических повестей, снискавших ему некоторую известность, и молодые дамы отвечали ему непринужденной взаимностью. Во вторник 27 июля у него была назначена встреча с Антоном Кирилловичем на предмет опубликования его “Крокодила”. Встречу устраивал старший брат писателя - Александр, молодой, но уже опытный биржевой игрок, не знавший, по мнению брата, ни в чем нужды. Александр уверил Федора в том, что они с “Антоном” давнишние друзья и что тот уже заранее дал предварительное согласие на публикацию, так что встреча должна была иметь характер формальный - обыкновенное знакомство писателя и издателя, которое при благоприятном исходе могло дать начало долгосрочному сотрудничеству. Проснувшись в хорошем настроении, Федор Достоевский побрился постригся, надушился, взъерошил бачки, пересчитал деньги, выданные ему накануне старшим братом на карманные расходы, с удовлетворением отметил, что все еще впереди, и прихватив рукопись, выскочил на улицу. Стояла чудесная погода, было совсем не холодно, но и не жарко, и писатель шел вдоль Грибоедовского канала, напевая известную арию из “Волшебной флейты”. Так напевая, он и вошел в преднюю дома Антона кирилловича, где его с удивлением приняли и просили подождать. Но уже через пять минут все тот же удивленный лакей проводил его наверх в приемную. Антон Кириллович встретил писателя по-домашнему: в халате, в турецких тапочках с загнутыми носами на босу ногу и в ночном колпаке. О нем говорили, как о человеке европейского склада и это чувствовалось. Без лишних приветствий он предложил писателю сесть на табурет, а сам устроился в креслах напротив. - Ну что, - сказал он после некоторого молчания. -Не знаю, чем вас теперь и угощать. Чай, кофе или, может быть, без церемоний, а? - Что вы, Антон Кириллович, - как черт от ладана, отмахнулся смущенный Достоевский, - я ведь теперь по утрам не пью. - Вот как? - удивился издатель, - Что вообще ничего? - Ну, разве что, стакан ключевой воды, - писатель опустил глаза. - Чего нет того нет, - Антон Кириллович неожиданно сменил гнев на милость, - как говорится, чем богаты, тем и рады. А в прочем, давайте, что там у вас, - он, не глядя, протянул руку. Достоевский почтительно сунул в нее рукопись, не переставая при этом улыбаться. Антон Кириллович ловким движением одел на нос свой pince-nez и полистал исписанные неровным почерком несколько десятков листов дешевой бумаги. - Ах, это, - произнес он как будто чем-то расстроенный, - боюсь мне придется вас разочаровать, - он направил свой острый взгляд в близорукие глаза писателя. У того екнуло сердце: - Как, но ведь мой брат Александр сказал мне, что дело в шляпе, - он недоуменно развел руками. Издатель усмехнулся: - Ваш брат Александр Михайлович – человек, несомненно, весьма компетентный, в своей области, но смею вас уверить, что я свое дело знаю не хуже его. - Вне всякого сомнения, - признал писатель, - но где же собака зарыта? - Видите ли, молодой человек... - Антон Кириллович закурил сигару, даже не предложив посетителю, хотя знал, что тот откажется (весь Петербург знал и потешался над сигарами Страхова, напоминанием о том легкомысленном периоде его жизни, когда он занимался рецептурой и разведением табаков. Так уж получилось, что все табаки его выходили такими мерзкими, что их отказывались курить даже ямщики и квартальные. Впрочем, проницательный Антон Кириллович вскоре это свое дело оставил, увлекшись первопечатанием, а те табаки, что не удалось сбыть хранил у себя дома и курил сам, как говорили иные - из честолюбия, поскольку табаки были с личным вензелем) и как бы случайно, выпустил ему в лицо значительную струю дыма, так что тот даже закашлялся и замахал руками, - Издательское дело стало нынче необычайно рискованным. Появилось великое множество молодых и, как говорят, талантливых писателей, так что даже не знаешь, кого печатать. В тоже время, стоит задать вопрос: “А кто сказал, что он или, скажем, она - ведь бабам тоже охота, этим фальшивым сюфражеткам своих бабушек - так вот, он это или она?” И ответа - нет. Все в кусты. За слова никто не отвечает. И уж тем более, материально. Никто, разумеется, кроме меня. А ведь очень даже легко представить, что этот ваш романчик или повестушка - простая дешевка, бездарщина. Ну. Номер идет в мусорное ведро, потери колоссальные, журнал закрывается. Вы с вашим тощим умишкой даже вообразить не можете все последствия?! Щелкопер!! Страхов в ярости швырнул рукопись в лицо Достоевскому. - Но это же хорошая повесть, - лепетал тот, собирая разлетевшиеся страницы. - Я потратил на нее целый месяц. - Ну, уж не вам судить, - отрезал Страхов. - Впрочем, вопрос ваш не самый сложный и решить его можно. - Но как? - собрав все страницы, писатель вновь присел на табурет, выражая искреннее внимание. - Как я уже сказал, - Антон Кириллович, - дело наше рискованное и требует немалых вложений. - Он внушительным образом посмотрел на Достоевского, но тот и глазом не моргнул. Страхом недовольно поморщился. - Поговорите с Александром Михайловичем, не согласится ли он частично профинансировать публикацию. Да намекните ему, что, как и всякое дело, это, в случае успеха, тоже принесет доход. И потом, как брата, он должен вас поддержать. - Но мне бы не хотелось, - возразил писатель. - Я уже взрослый человек и не желаю жить за чужой счет. - Все, уважаемый Федор Михайлович, так или иначе, живут за чужой счет, и бояться здесь нечего. Пустое, - успокоил писателя издатель. - Нет-нет, я никак не могу. Если уж здесь невозможно, то я имею предложение от г-на Некрасова в Отечественных Записках, и потом, я с г-ном Писаревым состою в самых приятных отношениях. - С Петрашевским не состоите? - Страхов зловредно хохотнул, заставив писателя побледнеть, - Ну это все шутки, а если честно, то г-н Писарев с такой мелкобуржуазной средой, как вы и ваш брат никаких дел иметь не станет по очень простой причине: боится и небезосновательно, что вы его надуете. Он признался мне в этом на вечере у Добужинской. А вот что касается г-на Некрасова, то, кажется, вы себя уже достаточно скомпрометировали. - Как это? - удивился писатель. - А вам известно, что до войны г-н Некрасов работал фотографом в ателье Шмидта на Сенной. Кстати, если будете заходить, там на двери с обратной стороны до сих пор висит выполненная им мадам де Сталь toute nue, прекрасный образчик нетленной красоты и таланта. - Как?! - Достоевский даже привстал. - Да он же поэт! И поэт истинный!! - А вот так, поэт он дутый! А насчет истины могу предоставить вам массу документов, подтверждающих то, что он фотограф. А у вас найдется хоть одно свидетельство того, что он поэт? Обескураженный Федор Достоевский давно уже вцепился себе в волосы и чуть не заплакал, вспомнив, что именно Некрасов был его первым издателем и написал первую рецензию на его первый роман. - Ну что ж не смею вас задерживать, - Страхов поднялся и, выбросив окурок сигары в форточку, сухо откланялся писателю. %%% Достоевский вышел на улицу. Погода резко испортилась. Со стороны Финского залива на Петроград двигалась ужасающего вида туча, и уже подул холодный сырой ветер - весьма обычный вестник бури в этих широтах. Писатель вспомнил, что еще не платил истопнику, что у него совсем нет зимней одежды да, собственно, и вопрос с квартирой до конца не решен, так как брат, который обещал заплатить за нее за год вперед, как будто забыл об этом и вида не подавал. Заныло правое предплечье и засосало под ложечкой. На душе скребли мыши. “Да, он прав, надо идти к брату, - подумал писатель. - Фотограф, это уж просто никуда.” Через час, промокший насквозь и ругая всех святых и угодников (и, в особенности Николая) такими словами, что случайно подвернувшийся лихач едва не потерял от удивления свой по случаю купленный цилиндр, Достоевский стучался в дверь дома своего “любезного брудера”, как он иногда его называл. Перепуганная прислуга не спешила открывать, но, в конце концов, все решилось благополучно. Брат принял его сразу. - Прости за неделикатное напоминание, но сразу видно, что ты издалека, - сказал он, - летом и без плаща. Ты что забыл, что погода у нас меняется так же быстро, как и конъюнктура на бирже? Младший Достоевский с грустью смотрел на рукопись, где чернила местами потекли и разобрать слова стало не так-то легко. - Брат, он отказал мне, - сказал Федор, поднимая глаза на Александра. - Мерзавец, - ответил тот, приподняв брови, - хотя меня это не удивляет. Мотивация? - Риск. - Благоразумно, - согласился брат. - Отчего это? Ведь меня печатали раньше и весьма успешно... - Да, - перебил Александр, - но не забывай, откуда ты только что вышел и что у тебя теперь за репутация? Федор вздохнул. - А мне лично он ничего не передавал? - Просил намекнуть на возможность соучастия в финансировании. - Но ты же прекрасно знаешь, что в моей нынешней ситуации это невозможно, - энергично возразил Александр, - весь мой капитал вложен в дело, я не могу выделить на это и десяти рублей! - Да-да, я ему так и сказал, - ответил внезапно сникший Федор. Брови Александра опять слегка приподнялись. Он дружески похлопал брата по плечу: - Не беда, что-нибудь придумаем. Он хлопнул себя по лбу. - Да, кстати, ты никогда не пробовал играть? - Как это? - удивился Федор. - Ну, например, в рулетку. Ты знаешь, множество моих друзей только этим и живут и неплохо живут, да-да. Я думаю, тебе стоит попробовать, возможно, это семейное, тогда у тебя есть все шансы. И брат незаметно вытолкал брата в переднюю. %%% В 4.00 утра следующего дня Федор Достоевский, слегка пьяный и сильно возбужденный стучался в двери дома издателя Страхова. Из всех его карманов торчали банкноты. Подходила к концу одна из последних белых ночей. Несмотря на столь ранний час и удивление слуг, Страхов принял его сразу же и как был по-домашнему: в халате, турецких туфлях и ночном колпаке. - Я принес, - сказал писатель и стал выкладывать на стол смятые бумажки. - Вот, - сказал он, когда выложил все, - пять тысяч ассигнациями. Надеюсь, этого хватит? - и он развязно развалился в креслах издателя и закурил одну из его сигар. - Достаточно, - согласился Антон Кириллович, - но есть еще одно условие. - Валяйте, - сказал писатель, роняя пепел на ковры. - Вы не могли бы понюхать мой хуй? Достоевский выпрямился в креслах и недоуменно уставился на издателя: - Что?! - Не могли бы вы понюхать мой хуй? - повторил свою просьбу Страхов. - Вы сошли с ума, вы сумасшедший, вы же безумец! - Достоевский вскочил, да так и остался стоять. - К сожалению, я забыл вас предупредить, что это условие основное и никакие деньги вам не помогут, - спокойно сказал Антон Кириллович. - Ну же, решайтесь: три секунды и считайте, что ваша повесть в печати. А конфиденцию я вам гарантирую как джентльмен, - и издатель расстегнул халат. Достоевский стоял не двигаясь. - И всего-то прошу - понюхать, - добродушно настаивал Страхов, - будто вы у себя не нюхали. Первый луч солнца зацепился за Адмиралтейский шпиль, и тот превратился в золотую быстропадающую комету, не мешкая, ударился о землю и рассыпался беззвучным огненным дождем. В этот миг взошло солнце. - Вы - чудовище, - простонал Достоевский, - что вы со мною делаете? Он провел рукою по лбу. Неизвестная гримаса легла на его губы, ноздри расширились. Мускулы напряглись. Казалось, вот-вот появятся клыки, а на руках вырастут шерсть и когти. - На колени! - рявкнул Страхов, и, медленно, но не без грации, писатель стал на колени и пополз к издателю. %%% Публикация “Крокодила” не стала катастрофой для “Археолога” лишь потому, что в том же номере была напечатана знаменитая “Бесприданница“ Островского. Впрочем, это, если и спасло журнал, то только от полного краха, и деньги Достоевского были безвозвратно потеряны. Несмотря на это, Страхов надолго стал личным издателем великого писателя. Следующим произведением Достоевского, которое он издал, стал роман ”Униженные и оскорбленные”.